Библиотека

[b790]

Очередная вещь,написанная rakugan,которая мне весьма нравится...

Письмо, которого не было
Summary: Беллатрикс Лестрейндж пишет письмо.


Здравствуй, солнышко,
это еще одно из моих странных писем. Смешно говорить - "еще одно", потому что ты до сих пор не видела ни одного. Да и как ты могла их увидеть, если написанное я сжигаю. Это уже по счету пятое, кажется. Но я все равно пишу - мне это очень нужно. А однажды, когда это станет безопасно, очередное письмо я все-таки отправлю.
Ты ничего обо мне пока не знаешь. Ну, кроме того, что написано в газетах, конечно, и о чем шепотом говорят знакомые. Это очень длинная история, которую я рассказываю в каждом неотправленном письме и все равно не могу рассказать до конца.
Когда ты должна была родиться, я была очень красивой. И веселой. Мне самой сейчас странно вспоминать, каким я была ребенком, какой была молодой девушкой. Очень счастливый и добрый был ребенок, как ни странно. Самой не верится.
Я любила тогда носить черные платья с серебром, все черное с серебром нравилось мне и очень мне шло. Лицо казалось тогда таким белым, а кожа - такой тонкой. Губы я красила ярко-ярко.
Нам всем тогда было так весело. Все, что происходило, казалось игрой, а мы были так молоды, у нас все получалось, мир принадлежал нам. И Повелитель был совсем другим - молодым, красивым, веселым. Сейчас уже никто не помнит его таким. Но и тогда была в нем эта удивительная сила. Когда он открыл себя своим первым сторонникам - среди них был твой дедушка, - всем сразу стало ясно, что он-то и есть государь, Наследник. Это было так очевидно. Как очевидно это стало и для меня, с той минуты, когда я его впервые увидела.
Сейчас это трудно объяснить, но для нас всех он воплощал надежду. Мы ведь были ограбленным поколением, нас лишили нашего наследия, нашего мира. Те, которые не имели права к нему принадлежать, завладели всем вокруг. Я никогда не ненавидела маглов, я просто не хотела, чтобы они были рядом со мной. Чтобы эта гадость была рядом со мной. Но мне не дали такой возможности, мир, в котором я жила в детстве, испортили и сломали. За что?! почему? мы не трогали их, мы не шли к ним. Не мы начинали войну.
Многие, даже мои родители, не хотели этого понимать. Они были как будто слепые, им казалось, что ничего страшного не происходит. Мы были потерянным поколением - ты должна это понимать. Мы жили в плену иллюзий, мы не знали, что из себя представляют чужие, на что они способны. Нам иногда даже казалось, что они похожи на людей, что у них есть разум, чувства. У них! этих тварей, способных только жрать, спать, плодить себе подобных, чуждых всей нашей культуре, всему нашему образу жизни, смеющих еще показывать пальцем на нас: "Слизеринка!".
У них нет даже такого человеческого чувства, как стыд. Если бы мне все кричали: "Ты нам не нужна! не приезжай к нам!" - разве стала бы я ломиться в запертую дверь? А они едут. Каждую осень Хогвартс-экспресс привозит все больше их детенышей.
Я часто думала об этом, когда еще училась в школе, где чужих было все больше и больше. Казалось, даже коридоры там пропитаны их запахом, что почти нигде, кроме гостиной факультета, было невозможно от него укрыться. Я тогда много читала, я любила сидеть в спальне и думать о мире, которому пришел конец, но к которому я все еще принадлежала. Я так любила его, так хотела спасти хоть что-то.
Мы все были тогда такими потерянными. Все ждали чего-то неопределенного, кого-то, кто все наладит, все исправит. И когда стало известно о Повелителе, сразу стало ясно, что это он и что нам выпало жить в счастливейшие времена.
Которых мы, как оказалось, не были достойны.

* * *

Мне даже сложно объяснить, какое это было счастье. Несколько лет непрерывного счастья. Я и подумать не могла, что он заметит меня, что у меня что-то получится. Я была безумно счастлива работать с ним и с теми людьми, которые собрались вокруг него - это были уникальные люди, многих уже нет. Такие талантливые, такие смелые, веселые, яркие, молодые...
Потом я вышла замуж за твоего папу. Не скажу, что любила его. Хорошо относилась - да. С ним было уютно, тепло, надежно. Но не любила. По многим причинам, не хочу сейчас говорить. Будет когда-нибудь более счастливое время - может быть, расскажу.
Тогда казалось, что у нас все получается само собой, все так легко. Думаю, мы даже до конца не понимали, во что ввязались и с каким безжалостным, отвратительным противником имеем дело. Для нас это была не война, а игра. Мы были совершенно не готовы к тому, что случилось, к катастрофе.
Но тогда еще никто ее не ждал. Все было хорошо, все шло хорошо. В один чудесный день я узнала, что у меня будешь ты. Еще никаких признаков беременности не было, а я уже увидела тебя во сне. У тебя были светлые-светлые, почти белые волосы. У Блэков такое бывает: в каждом поколении один ребенок обязательно рождается светловолосым, хотя все остальные - темноволосые и темноглазые. Такая игра природы.
Когда живот стал увеличиваться и я уже не могла надеть ни одно старое платье, я заказала себе несколько новых, с высокой талией и свободными складками на животе. Одно помню до сих пор - ярко-красное, бархатное, такое приятное на ощупь. Впервые я надела его как раз в тот день, когда случилась катастрофа. Как чувствовала.
Я долго не могла поверить, когда узнала о катастрофе. Разумом не могла, но в глубине души уже знала, еще до того, как прилетела первая сова, до того, как Руди с безумными глазами выпрыгнул из камина. Мне казалось, что у меня сердце остановилось, что все внутри остановилось. Такой страшный холод, словно кто-то вспорол мне живот и вложил туда огромную глыбу льда.
Я не представляю, как мне удалось тебя выносить. Я была почти уверена, что будет выкидыш, что мы с тобой не переживем такого. Но ты выжила, выстояла. Ты сильная девочка, самая сильная, я очень горжусь тобой.
Все вокруг, и твой папа, были в растерянности и смятении, никто не знал, что теперь будет, что нам делать. Будь мы организованнее и сплоченнее, все пошло бы иначе, но все испугались, наш круг рассыпался, как карточный домик, выправить положение было, конечно же, невозможно. Начались первые аресты. Для меня это не было неожиданностью. Первые несколько ночей после катастрофы я не спала совсем, я ходила безостановочно по комнате туда-сюда, думая, что теперь делать. Мне нужно было спасти тебя. В отличие от твоего папы, который еще питал иллюзии, я уже тогда понимала, что арест неминуем. Я не могла допустить, чтобы ты родилась в тюрьме и попала в их руки, чтобы тебя отдали в приют, издевались над тобой.
Как я понимаю сейчас, были и другие пути - можно было отдать тебя на попечение одной из моих сестер. Но точно не к Энди, нет, отдать тебя к маглам было бы все равно, что сразу после рождения выбросить на помойку. Оставалась Цисси, и, может быть, так было бы и лучше, но кто же тогда знал, что Люци выкрутится? Он всегда был умен и хитер, я ему не доверяла еще тогда, но в тот момент он был под следствием, и никто не гарантировал, что дело не кончится Азкабаном и конфискацией имущества. У Цисси и так маленький Драко был на руках, куда еще и тебя...
Мне очень, очень помогла твоя названая мама. В школе мы очень дружили, но потом пути как-то разошлись. Она вышла замуж, родила. Но дружба осталась, и она одна поспешила ко мне на помощь, узнав о том, что случилось, понимая, что мне грозит. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь сделать что-то подобное для нее.
Она все устроила. Стала рассказывать соседям, что ждет малыша, изображать беременность. Спрятала меня в своем доме. Когда ты родилась, тебя зарегистрировали в местном отделении Министерства как ее дочь. Все прошло хорошо.
Сразу же, как только я смогла хоть чуть-чуть передвигаться, за мной прибыл твой папа и помог мне аппарировать к знакомым, у которых мы могли скрыться. Я даже не посмотрела на тебя. Прости меня. Я боялась, что не смогу тебя оставить и все погублю.
Я тогда опасалась каждой тени. Я не могла верить никому, даже твоему папе. Я сказала ему, что ребенок родился мертвым. Он очень утешал меня, но в глубине души - я понимала это - считал, что так даже к лучшему.
А мне было очень, очень плохо. Я не могла обратиться к колдомедикам, по понятной причине. Вдобавок пришло молоко - оно, глупое, не знало, что мне некого кормить. Знакомые по моей просьбе купили ингредиенты, чтобы я могла сварить зелье, подавляющее приход молока. Но жили они в маленькой деревне, где в местной аптеке и спорынья-то нашлась чудом, а половины нужных компонентов не было вообще, пришлось заменять их мало-мальски подходящими. Получилось неизвестно что, и, конечно, оно не действовало так, как надо. Грудь у меня была, как камень, страшно болела, я постоянно плакала и хотела умереть.
Так прошло некоторое время.
Зачем в таком состоянии, еле передвигая ноги, я согласилась участвовать в операции в доме Лонгботтомов, где надо было решить некоторые вопросы, - не знаю. До сих пор не могу понять. Это был приступ безумия, наверное.
Там я очень сильно сорвалась. Это моя вина, я знаю. Но я ничего не могла с собой поделать. Я смотрела на Алису, на ее тупую круглую морду и ненавидела ее. У нее был ребенок! Они его спрятали, я не могла добраться до него, а то бы заставила ее сожрать эту толстощекую маленькую гадость. Но он был, был! Он был с ней! Она могла его держать, целовать, кормить. А я - нет. Из-за таких, как она. Из-за таких, как она, мы разлучены с тобой. Я ненавидела ее. Я не могла справиться с собой. Никогда в жизни я не контролировала себя так плохо.
Думаю, впрочем, мы все были не в себе тогда, потому что ужасно наследили еще на стадии подготовки, из рук вон плохо обеспечили прикрытие и совершили еще тыщу ошибок. Неудивительно, что нас взяли прямо там, и не скажу, что мы этого не заслуживали - так плохо работать мы не имели права, что бы ни было.
Я смертельно испугалась тогда. Не за тебя - за себя. Если бы кто-то догадался, что я недавно рожала... Пошли бы вопросы. Ребенок, говорите, родился мертвым - а кто принимал роды? кто может засвидетельствовать? где он похоронен? Правда могла выйти наружу, и ты бы пропала.
Но мне опять очень повезло. В Министерстве так спешили показать населению, что опасные преступники надежно обезврежены, что нас толком никто и не допрашивал. Не то что пригласить легилиментора - самого следствия почти не было. Нас торопились сбыть с рук, как горячую картошку. Могла что-то заподозрить только ведьма-аврор, которая меня обыскивала после задержания, но она была еще очень молодая, скорее всего, бездетная, так что ни о чем не догадалась.

* * *

Теперь что касается Азкабана. Опять же - это прозвучит странно, но я благодарна ему. Он сделал меня тем, что я есть.
Нас не готовили к этому, к сожалению. Я уже писала - мы и наши родители жили в мире иллюзий. Мы не были готовы к войне, к тюрьме, насилию, аресту. Нас никто не учил. Пришлось все постигать самим.
В Азакабане самое главное - не дать себе опуститься. Многие превращаются там почти в животных, мочатся под себя, едят чуть ли не с пола. Другие сходят с ума. Малейшее послабление себе - и ты на пути к безумию. Там теряешь надежду, сразу же, в первые же часы. Кажется, что нет никакого смысла даже вставать - зачем? все равно твоя жизнь кончена. Кто-то и не встает - просто лежит, глядя в стену, или спит и видит приятные сны.
Я не давала себе стать такой. Я вынуждала себя, с болью, с отчаянием, каждый день вставать и ходить, ходить по камере - там это почти единственный вид упражнений. Иногда нас водили мыться, многие не ходили - зачем, все равно хорошо не вымоешься, только лучше будешь слышать, какая от тебя вонь. Я ходила.
Я еще многое там делала - вспоминала книги, читала себе стихи. Но больше всего меня поддерживала ты. Я боялась, что с тобой что-то случилось, тебя обижают, ты заболела, ты умерла. Я все силы напрягала, чтобы тебя почувствовать, хотя бы знать, жива ли ты. В то же время мне нельзя было допустить, чтобы кто-то о тебе догадался. И я стала учиться окклюменции. Кое-чему меня научил Повелитель, но все же большую часть пришлось постигать самостоятельно, а это очень сложно. В тюрьме - почти невозможно. Окклюменция требует партнера - не со стеной же тренироваться. Она требует учителя. У меня не было ни того, ни другого, но я старалась, я тратила месяцы на то, чему другие научились бы за час - и неудивительно, мне же приходилось до всего доходить самой, фактически заново изобретать. Благо, времени в Азкабане много. Времени много...
Самое страшное там - зима. Тюрьма почти не отапливается, зимой холод становится невыносимым. Даже если натянуть на себя все, какие есть, тряпки и безостановочно двигаться. Многие замерзали. Замерзать приятно и не страшно - просто лечь и не двигаться. Через какое-то время холод перестает причинять боль, становится так приятно, тепло, начинаешь видеть то, что захочешь - дом, друзей. Но если число замерзших становилось слишком велико, охрана все же начинала топить. Дементорам не нужны трупы, им нужны живые заключенные, это же их пища, если так можно выразиться.
Прости, что пишу это все. Когда-нибудь, когда я уже совсем состарюсь, а у тебя будут свои дети, мы будем долгими зимними вечерами все вместе сидеть у огня, а я стану рассказывать сказки. Страшные сказки об Азкабане, о дементорах и о героях, которые бежали оттуда. Страшные сказки, но обязательно со счастливым концом: "И жили они долго и счастливо".
Мы будем с тобой жить долго и счастливо. Обязательно.

* * *

Когда Повелитель вернулся, и мы смогли покинуть Азкабан, уже на воле мне передали через седьмые руки письмо твоей названой мамы с твоей старой фотографией. Ты стараешься смотреть серьезно, но так и пробивается улыбка. Ты очень довольна собой - еще бы, это твой первый месяц в Хогвартсе, и у тебя новый ранец, и красивые туфли, и слизеринский шарф, конечно. Умница! ты самая лучшая, самая умная девочка, я очень горжусь тобой.
Никогда в жизни я так ничего не рассматривала, как ту фотографию. Поплакала, обцеловала ее - и сожгла. Прости меня. Пожалуйста. Нам нельзя иначе. Ты понимаешь.
У тебя светлые-светлые волосы, почти белые, заплетены в две косы. Ты очень похожа на Цисси в детстве. Не думаю, чтобы кто-то это заметил, впрочем. В этом году, говорят, у вас ведет зелья старый Слизерот - тот может заметить, но он слишком умный человек, чтобы болтать.
Ну и Северус, конечно. Тот-то понял сразу. Он ничего не говорит и даже не думает об этом - не тот он человек, чтобы думать о чем попало и когда попало. Но я кожей чувствую. Однако не боюсь почему-то. Хоть я ему и не доверяю совершенно, но - как бы к нему ни относиться, а надо отдать должное - за детей со своего факультета он стоит стеной. Он не даст тебя обидеть.
Много раз мне хотелось посмотреть на тебя. Пробраться тайком к твоему дому или в Хогсмид. Но я не разрешаю себе. Еще не время. Хотя, казалось бы, все идет хорошо... Я не разрешаю себе в это верить. Я помню, как я была глупа, как верила в возможность счастья тогда, до катастрофы. Больше никогда.
Если говорить совсем честно, сейчас дела идут хуже, чем тогда. Общая проблема - недостаток людей. Многих из наших уже нет, многие в Азкабане. Не то чтобы людей не было вообще - как раз новичков хватает, приток огромный. Но это... не лучшие, скажем так. Повелитель говорит, что надо работать с тем, что есть, и он прав, конечно. Но я не представляю, как сделать из этого сброда хоть какое-то подобие бойцов.
Повелитель очень устал, я это вижу. Катастрофа отняла у него колоссально много сил. Хотя такого великого мага невозможно убить, но и его силы не беспредельны. Тем более что он почти не спит и очень мало ест. В любое время суток он за работой. И я ничем не могу ему помочь.
Потому что - скажу это только здесь - я сама очень устала. Очень-очень. Смертельно устала.
Но выхода нет. Когда становишься взрослым, это понимаешь. Не все можно исправить. Не все ситуации можно отыграть назад. Иногда нужно просто идти и идти, хотя впереди ничего не видать.
Я не знаю, чем это кончится. И сил у меня уже совсем нет.
Но я верю, что все будет хорошо. Правда-правда.
Настанет день, когда мы с тобой встретимся и будем жить потом долго и счастливо.
Вот.

Все, пора заканчивать, а то мне стало совсем тяжело.
Сейчас допишу, перечитаю и сожгу. Как и все предыдущие. Пока я боюсь. Боюсь даже оставить это письмо в тайнике. Всего боюсь.
Ну, давай прощаться.

Моя самая любимая, самая лучшая в мире девочка. Я очень-очень люблю тебя. И целую много-много раз.
Твоя мама.